РОДНАЯ ДУША
Я давно не видел Сергея Рядченко. Однажды, будучи совсем молодым человеком, он принес в редакцию «Комсомольской искры», где я тогда работал, свои рассказы. Кажется, вполне пристойные. Не помню, напечатали их тогда или нет. Но больше Сергей, по крайней мере, при мне в газету не захаживал. Куда чаще я виделся в те годы с его отцом – известным поэтом Иваном Рядченко, человеком одаренным и честным. И когда много спустя услышал, что его сын тоже «марает бумагу», обрадовался. Мне казалось, что Иван Иванович обязательно должен удачно продлиться в сыне.
Теперь вижу — так и вышло. Не буду врать, я не следил за коленцами его судьбы. А в ней, как, впрочем, и в моей, случалось много всякого, трудного, порой непереносимого. Было у него и то, чего на мою долю – быть может, в силу возраста – не выпало: Афган. Ранение или контузия… Здесь остановлюсь. Не хочу и не буду врать. Не знаю, где в его вещах – художественный вымысел, а где документальная правда, тем более, что у таких людей, каким предстает С.Рядченко передо мною в своих вещах, одно от другого, в принципе, не слишком отличается, ибо на всё, им сделанное, ушел единственный материал, который он безоговорочно и справедливо признает, – собственная жизнь.
Желание написать о прозе С. Рядченко не оставляло меня никогда. Но почему-то не случалось. Не знаю отчего, но только сегодня, перечитав вторично его «Укротителя баранов», взялся за дело, понимая, что гипнотическое воздействие на меня этого невероятного текста всякую попытку написать нормальную, вежливую рецензию исключает напрочь. Ну, и чёрт с ним…
Это удивительная книга. Ее очень трудно читать. Но невозможно оторваться. Сказанное не означает, что все четыреста с лишним страниц могут быть проглочены, так сказать, на одном дыхании. Такое заявление было бы более чем самонадеянным. Никакой дыхалки не хватило бы для того, чтобы, раз набрав в грудь воздуха, одолеть любую из тех уходящих в бесконечность фраз, которые, не суля поначалу никаких неожиданностей, постепенно растягиваются в длину, обрастают какими-то вроде бы случайными загогулинами, ветвятся, переползая из одного смыслового пространства в другое, удваивая, утраивая, учетверяя, усиливая значение уже произнесенного; то замедляются накопленной тяжестью, тормозятся под грузом умозрительных метафор, то вдруг стремительно, лёгкой скорописью выхлестывают на свободу, чтобы, спустя мгновение-другое, вновь медленно зазмеиться, следуя требованиям своевольной, не подчиняющейся жалким правилам пунктуации, и течь дальше, понемногу истончаясь, оставляя на извивах речевого русла, в местах эмоциональных сломов поразительно густой лексической мелодии, обрывки междометий – едва заметные следы словесной линьки.
Не могу, не хочу, более того, — не сумею дать внятного описания фабулы книги Сергея Рядченко, да это, в общем-то, и ни к чему. Растянувшиеся чередою на добрые сутки исповедальные монологи двух старых знакомцев, сросшихся в пороховом зное Афгана ухваткой и взглядами на мир чуть ли не в одно существо, и, тем не менее, столь же разных, несхожих между собою, как, скажем, Обломов и Штольц, завораживают читателя, несмотря на почти полное отсутствие действия в прямом смысле слова – налили, выпили, закусили, вот и вся недолга.
В двух шагах от них, на медвежьей шкуре полуспит-полуслышит журчание витиевато-вздорных, отчасти возвышенных, отчасти растерянных, полных скрытых вопросительно-безответных оттенков речей двух воспаривших в астрал мужиков подвыпившая, всполошенная и душевно надломленная (а может, так только кажется) жена одного из них.
Где-то поблизости сладко посапывает ввергнутый случаем в самую пучину неподъемных взрослых передряг их сын, малолетний Санька, который тут, вообще, ни при чем, однако, легко допустить, по косвенным, только рано взрослеющим детям заметным признакам догадывается, что к нему с отцом уже подступает какая-то неведомая тревога.
А житийные истории и самого Ивана Смолихина, и укротителя зверей по фамилии Баранов – то ли приманка для читателей, вынесенная в заголовок, то ли намек на общую нашу глухоту, необъяснимое разрушительное упрямство ( «два барана на мосту») или огрехи сердечного зрения, – переданы в романе косвенно, посредством текучего, наподобие скоморошьего, нарратива, переполненного вставными новеллами (или цирковыми номерами?), нагруженного подробностями, намеками-отступлениями, запутанными экскурсами в генеалогию исторических персонажей, фамильными анекдотами.
На сюжетной же авансцене в охотку потягивают коньячок два прошедших огонь, воду и медные трубы и нечаянно встретившихся человека, которые всё яснее видят, что опять души друг в друге не чают. Чувство это настолько велико, что к тому времени, когда рассеивается пьяное, философическое марево и наступает в их сознании внезапная промоина просветления (так бывает и на пике жесточайшего запоя), взаимная любовь не сменяется столь же сильной ненавистью к визави, который, не желая того, не строя на сей счет никаких предательских планов, понял вдруг, что, пожалуй, будет богоугодным делом увезти из семейного гнездышка жену фронтового брата, давно остывшую к своему дому, утратившую почву под ногами и, чтобы не тронуться умом, не свихнуться, не порешить ненароком милого, готовую безо всякой надежды на удачу, рискнуть на этот лихой эксперимент.
Да-да, я — о той самой музыкантше Лидке, любезной жёнушке Смолихина, которая, еще не веря себе, лишь чудом провидя возможное развитие событий, смирно и кротко, словно речь идет не о ней, дожидалась судьбоносной минуты, не покидая единственного островка призрачной стабильности — облезлой шкуры «ошкуя». И это не моралите, не назидание, не куртуазная загадка, не попытка преподнести читателям некий поучительный апокриф, но – горькая житейская правда, представшая нам на сей раз в форме плотного, не щадящего ничьих чувств диалога, который каждый из читателей волен трактовать, как ему заблагорассудится.
И вот, что у С. Рядченко особенно интересно (кстати, не только в «Укротителе баранов»), — он, мастерски оперируя языковыми средствами, умудряясь не произнести ни словечка в простоте (это, отнюдь, не критический укор, а лишь констатация факта), придает вполне прозаическим, будничным обстоятельствам, всему тому, что у другого автора могло бы обернуться незатейливым бытописательством, возвышенное, эпическое значение. Его персонажи, не становясь при этом картонными, не пуская в речевых фиоритурах «петухов», не обращаясь в свойственных пафосной славянской литературе «симулякров», легко становятся на котурны и перемещаются на них естественно и просто, потому что это отвечает их внутренней сущности.
Где бы эти люди ни обретались, чем бы ни были заняты в своих жизнях, удивительных и странных порою и для них самих, они выглядят и ведут себя так, словно, возвысившись над постылой действительностью, проникают в самую природу вещей и не ошеломляют нас этим знанием лишь потому, что, подобно античным героям, ограничиваясь где намеком, а где жестом, оставляют нам захватывающую возможность самостоятельного проникновения в эту жгучую тайну.
Таково уникальное свойство прозы С. Рядченко, которое ставит его книги в ряд наиболее ярких явлений современной литературы. Они никогда не замыкаются на себе самих, не закольцованы в аскетических фабульно-сюжетных границах, которые у других, как меловой круг против чудищ, начертанный Хомой Брутом из «Вия», обрывают полет ассоциаций, тормозят свободное обращение метафор, до предела снижают формообразующую функцию интонаций. Любое сочинение С. Рядченко означает куда больше им написанного. И «Укротитель баранов», в том числе.
Впрочем, ваш личный читательский и социальный опыт, если вы уже знакомы с этим романом или хотя бы ступили вместе с автором на непростой путь самопознания, может подсказать вам несколько иное, отличающееся от моего понимание прозы этого очень хорошего писателя. В аннотации к своей книге он предложил желающим дойти до самой сути прозрачную подсказку: мотивировал отмеченные выше особенности своего замечательного текста тем, что метод, которым он на сей раз воспользовался, изобретен им лично и носит название — «квантово-механический реализм». Что ж, С. Рядченко виднее. Можно трактовать это чудо и так, и этак. Всяк — в своём праве… Не правда ли, тут есть о чём поразмыслить?
В заключение повторю — то, что вы здесь прочли, — не рецензия в общепринятом понимании жанра. Это, скорее, признание в некотором духовном сродстве. По отношению к материям, о которых не стоит изъясняться вслух, ибо всякая попытка в этом роде обязательно приводит к фальши. Надеюсь, вы понимаете, о чём я… А на нет и суда нет…
Валерий Барановский